ПРОБЛЕМЫ ФИЗИЧЕСКОЙ И МЕНТАЛЬНОЙ РЕАБИЛИТАЦИИ СТЕПЕЙ ВВИДУ ПЕРЕКОСА РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ В СТОРОНУ ЛЕСИСТОГО СЕВЕРА
PROBLEMS OF PHISICAL AND MENTAL REHABILITATION OF THE STEPPES DUE TO THE BIAS OF RUSSIAN CULTURE TOWARDS THE WOODED NORTH
Б.Б.Родоман
Boris B.Rodoman
Российский НИИ культурного и природного наследия
(129366, Москва, ул. Космонавтов, д. 2)
Russian Heritage Institute
(Russia, 129366, Moscow, ul. Kosmonavtov, 2)
e-mail: bbrodom@mail.ru
Из-за размещения столиц и большинства жителей России в лесной зоне и по причине почти полного исчезновения естественных степных биоценозов у россиян не сложилось ясное представление о степях как природном и культурном наследии, о роли степных ландшафтов и населявших их народов в российской истории, о необходимости сохранять и восстанавливать фрагменты степи хотя бы в природных заповедниках.
Due to location of the capitals and of the most Russian population in the forest zone as well as due to almost complete disappearance of the natural steppe community the Russians have not considered the steppes as a natural and cultural heritage, their role and role of people inhabited them in Russian history, the necessity to keep up and to rebuild the fragments of the steppes at least in nature reserves.
Иностранцы, приезжавшие в нашу страну в XVIII-XIX вв. и направлявшиеся в Петербург или Москву на лошадях по почтовым трактам, воспринимали Россию преимущественно как страну степей. Степями им казались необычные для западноевропейского глаза обширные поля и луга. Впечатление унылой пустоты усиливалось зимой, когда под снежным покровом скрывалась не только суша, но и озёра. Леса же вдоль трактов были давно вырублены (на постройки и на дрова) для нужд тех же путешественников и обслуживающих их ямщиков, чьи сёла вперемежку с уездными городами располагались на дорогах с такой же регулярностью, как локомотивные депо на железных дорогах в наши дни. У локомотива тяговое плечо (расстояние между основным и оборотным депо) достигает 350 км, а у ямщика и почтовой лошади в десять раз меньше – около 35 км. Соответственно, расстояние между соседними уездными городами в Подмосковье – в среднем около 70 км. Считается, что такой порядок установили на Руси выходцы из степей – те, кого принято называть «татаро-монголами». Они, стало быть, привнесли в край лесов, озёр и холмов дополнительную монотонность, присущую степным равнинам. С настоящими же степями и иностранцы, и основная масса российского населения были всегда знакомы гораздо хуже.
Другими заметными видами псевдостепей стали так называемые ополья, созданные людьми возле всех древнерусских городов. Обитателям каждого поселения в равной мере нужны были и лесные, и земледельческие ресурсы, и они выбирали для распашки относительно более плодородные места. Лесные угодья оставались служить людям в качестве местного полесья [7]. Чем больше людность поселения, тем обширнее эти два дополняющих друг друга культурных ландшафта. В подзонах южной тайги и смешанных лесов ополья имеют вид островов, а леса простираются неопределённо далеко, вплоть до других ополий. В лесостепной зоне (или подзоне) и в регионах, издавна малолесных, хорошие леса сохраняются в виде островов, нередко имеющих собственное имя.
Классическим примером сочетания ополья и полесья служат Владимиро-Суздальское ополье и Мещёрская низменность, разделённые рекой Клязьмой. Южнее та же Мещёра дополняется Рязанским опольем за рекой Окой. У Суздаля тоже есть своё полесье – к востоку, за рекой Нерлью. Река часто служит границей между полесьем и опольем и лишний раз стимулирует их возникновение. У Москвы было Северское ополье, между Москвой-рекой и Окой, его осью была река Северка. Называя лесные и безлесные окрестности городов полесьями и опольями, я не имею в виду их физико-географическое тождество с эталонами, давшими нам эти термины – Владимиро-Суздальским опольем и Белорусским полесьем. Ополье как пригородный культурный ландшафт не всегда богато карбонатными почвами на месте сведённых широколиственных лесов, а полесье – не обязательно зандровая низменность. Недавнее частичное рассекречивание топографических (общегеографических) карт в масштабе 1 : 200 000 позволяет обнаружить в российском Нечерноземье огромное количество подобных полесий и ополий. Они возникали даже вокруг крупных сёл.
Города не только создают (сохраняют, поддерживают) для себя контрастные ареалы, но и сами возникают на границах ранее имевшихся природных ландшафтов. А что могло быть контрастнее на Восточно-Европейской равнине, нежели лес и степь (в её исконном состоянии)? Близ границы лесной и степной зоны возвысился Киев. За ним следовала целая цепочка древнерусских городов. Граница леса и степи, или вся лесостепь как расплывшаяся граничная линия (переходная зона), воздействует на этнос статически (как множество мест, удобных для поселений) и кинематически (как трасса для миграции). Славяне двигались на северо-восток, вклиниваясь между балто- и финноязычными лесными народами и тюркоязычными степными, селились сначала вдоль рек, вытесняя неславянские народы на плакоры и водоразделы. Миграция шла по рекам Десне и Оке, весьма приблизительно совпадавшими с осью лесостепи. Эта первоначальная стрела славянской колонизации упёрлась в Поволжье, в ареал доныне сохранившихся тюркоязычных народов.
Расширение всего Русского государства шло по другой, северной полосе, и своей динамикой обязано финским этносам. Россия вытянулась с запада на восток в погоне за соболем. Карелы из Великого Новгорода и коми-зыряне из Великого Устюга, продвигаясь по своей родной зоне тайги, присоединили к будущей империи Северо-Восточную Европу и Северную Азию [3]. Золотоносная Южная Сибирь была пристёгнута к меховому поясу позже.
Вторично граница леса и степи, или лесостепь, стала полосой земледельческой колонизации славян совсем недавно – на рубеже XIX и ХХ вв., на сей раз в Сибири (преимущественно Западной) и (фрагментарно) на российском Дальнем Востоке. Переселенческое движение инициировалось правительством из-за аграрного перенаселения и частых неурожаев в европейской части степной и лесостепной зоны, но диктовалось и геополитическими стимулами – мечтой покорить и оправославить Китай и Японию.
Подобно тому, как пешеход, турист, двигаясь по границе леса и поля, предпочитает всё же идти не под палящим солнцем, а под пологом леса, где можно собирать грибы и, как правило, тянется пешая тропа, параллельная опушке, – переселяющийся народ на границе лесной и степной зоны при выборе местообитания больше тяготеет к лесу. Там более комфортные и безопасные условия жизни, доступнее топливо и стройматериалы. Возможно, что русские – генетически лесостепной народ, но актуально, в наши дни, он кажется более лесным. Об этом говорит и видимо неслучайное совпадение расселения россиян с ареалами распространения некоторых деревьев.
На карте плотности населения можно увидеть, что ареал с густотой распределения сельских жителей свыше 10 человек на 1 кв. км имеет вид острого клина, вонзающегося в Сибирь. Москва расположена близко к центру тяжести «обжитого треугольника» Петербург – Ростов-на-Дону – Новосибирск. В этом треугольнике лежат все города с населением больше миллиона человек, а его северные и южные границы проходят большей частью там же, где пределы распространения липы, клёна и дуба [1], игравших огромную роль в быте древней Руси, но ставших редкими в наших современных лесах.
Ментальное облесение русского народа, почти целиком переселившегося в города, его любовь к лесам, всё больше отождествляемым с природой вообще, росли в ХХ в. благодаря, согласно или вопреки разным факторам и процессам: 1) расположению Москвы, Ленинграда и крупных военно-промышленных городов в лесной зоне; 2) упадку в Нечерноземье неконкурентного зернового хозяйства и не обеспеченного трудовыми ресурсами льноводства, зарастанию полей в постсоветское время; 3) варварской вырубке и застройке в это же время ценнейших, в том числе пригородных лесов и лесопарков, что, естественно, вызывает протесты «общественности» и усиливает её ностальгическую любовь к лесу.
Вооружённые силы в советское время были направлены прежде всего на оборону Москвы, расположенной в северной, лесистой половине европейской части нашей страны. Леса представлялись удобными для маскировки военных объектов, сокрытия их от своего гражданского населения. Рядом с секретными военными учреждениями размещались пионерские (детские) лагеря, построенные так, чтобы служить госпиталями и общежитиями для специалистов, эвакуированных из города. (Судя по эвакуационным планам, изучавшимся на занятиях по гражданской обороне, считалось, что даже научные институты и вузы в этих лесах будут в разгаре ядерной войны как ни в чём не бывало продолжать свою обычную деятельность). Лесистый образ родной страны еженедельно подтверждается поездками миллионов жителей Москвы, Петербурга, Нижнего Новгорода, Екатеринбурга на свои дачи. Поэтому не удивительно, что лесистый север, а не бывший степной юг стал выразителем русского пейзажа. Блестящий анализ В.Л.Каганским образа России на банкнотах показал, что хозяева страны представляют её лесистой, приморской и довольно северной [4], т.е. можно говорить не только о полесении, но и посеверении образа Родины за последнее столетие – вопреки реальной вырубке лесов и оттоку населения с севера. Для образа степей в менталитете подавляющего числа россиян места не находится. Тем более, что и степей как биоценозов больше нет, а есть на их месте только сельскохозяйственные поля в бывшей степной зоне, обогащённой сетью лесных полос.
В представлении обывателей и чиновников «особо охраняемые природные территории» (ООПТ) – это лесные угодья. Начальство ценит их как места великокняжеской охоты и элитных резиденций. В заповедниках и национальных парках располагаются дворцы и виллы правителей, там ведётся разнообразное строительство под предлогом развития туризма. Лесные заповедники издавна и широко используются для прикрытия военных объектов. Напротив, идея заповедности безлесных территорий как правило не укладывается в сознание местного начальства и населения, эти земли невозможно уберечь от выпаса, сенокошения, устройства огородов, проезда автомобилей. Неприятности заповедников «Аскания-Нова» и «Стрелецкая Степь» широко известны.
Более 60 лет добивался подмосковный Приокско- Террасный заповедник присоединения к нему приречных лугов с уникальной степной окской флорой, ради которой этот заповедник, собственно говоря, и был создан, но совхоз не уступал свою землю. Кончилось тем, что для редких растений огородили кладбищенской решёткой прямоугольный участок такой же формы и площади, как для захоронения одной человеческой семьи, и снабдили его надписью. Нет лучшего способа погубить редкие растения, чем повесить надпись с призывом их беречь. Ведь без такого объявления никто и не узнал бы об их существовании. Через луга прошла асфальтированная автодорога, они застраиваются коттеджами, отрезавшими заповедник от Оки. Так были похоронены последние фрагменты степи в ближнем Подмосковье.
Национальные парки создаются, как правило, на базе лесхозов и остаются таковыми по ряду функций, по составу и менталитету большинства работников. Типичный заповедник или национальный парк – это особо коррумпированный лесхоз с жалким штатом научных сотрудников, задавленных криминальной, мафиозной дирекцией. Не номинальные ООПТ, а военные земли в России кое-как исполняют роль природных заповедников. В степной зоне военные полигоны – последнее убежище для степной флоры и растительности. В наших интересах, чтобы эти земли сохранялись за военными ведомствами как можно дольше, до лучших времён. А если эти полигоны продать и распределить между частниками, то те вырубят леса, задавят колёсами естественный травостой и застроят всё гораздо гуще, уничтожив остатки природного ландшафта [5].
Замечательная географическая асимметрия российского культурного наследия выражается в том, что только северная половина Европейской России выглядит носительницей исконно русских черт культуры и ландшафта. В наиболее узком смысле слова, отчасти «узаконенном» и географами с их прежним экономическим районированием, Русским Севером считаются области Мурманская, Архангельская, Вологодская, республики Карелия и Коми, но в более широком понимании, желанном для русской интеллигенции, туда включены Костромская и Ярославская области. И, наконец, судя по содержанию некоторых художественных выставок, в Русский Север входит всё, что расположено к северу от параллели Москвы – и Новгород с Псковом, и Сергиев Посад с прилегающим к нему Радонежьем, и Владимир с Суздалем, и озеро Светлояр с «градом Китежем».
На северной половине европейской части страны размещаются почти все шедевры русской церковной архитектуры, там расположены малые родины и/или славные поприща большинства героев – «спасителей России» (Александра Невского, Сергия Радонежского, Минина и Пожарского, Сусанина). Современные либералы, опасающиеся прослыть оголтелыми западниками и русофобами, ссылаются на прерванную традицию Псковской и Новгородской республик с их «кончанской демократией», а национал-патриоты видят на ближнем Севере примеры исконной духовной чистоты и соборности русского народа.
В XIX в. образ Русского Севера создавали художники, работавшие в подмосковном Абрамцеве. В литературе их дело продолжили в ХХ в. писатели-деревенщики. За пределами юго-восточных окраин России, овеянных казачьей романтикой (Ермак, Разин, Пугачёв; Дон, Кубань, Терек, Яик), какие столь же мощные мифы может противопоставить «героическому» и «духовному» Северу наш «промежуточный Юг» – Центрально-Чернозёмный край?
В современном «духовном ущемлении» российского Юга сказалось и постсоветское отторжение от Украины, обида на её «самостийность». Постепенный переход от «чисто русского» языка и сельского ландшафта к «чисто украинским» пейзажам и народным говорам растянулся на несколько сот километров. Образ Русского Севера как эталон настоящей сельской местности является общероссийским достоянием (вспомним бревенчатые васнецовские избушки во всех детских городках, вплоть до Сочи), в то время как образы деревни Курской, Белгородской, Воронежской волнуют лишь местных краеведов и художников и в столице не популярны. Ввиду близости Украины и Кавказа и более позднего вхождения в Московское государство южным регионам России фактически отказано вправе считаться эталонами «русскости». Похоже, что нынешняя Россия в целом не любит своего Юга (за исключением Краснодарского края).
Прогнав кочевников с Дикого Поля и Северного Причерноморья, ставшего Новороссией, царская Россия довольно быстро, уже к концу XIX в., довела эти плодородные земли до разорения и экологической катастрофы. Обычными стали засухи, неурожаи, голод. Понадобился гений В.В.Докучаева, чтобы предложить рецепты спасения и подтвердить их лесополосами и другими полезащитными мерами на экспериментальном полигоне «Каменная Степь». В советское время работы по облесению и обводнению аграрного ландшафта бывших степей были распространены на обширные территории.
В советском менталитете, сохраняющемся в значительной мере и в наши дни, господствовала примитивная двузначность оценок. Не только люди, вещи, идеи, но и ландшафты делились на хороших и плохих. Плохие подлежали превращению в хорошие или уничтожению. Сложилось характерное взаимно-однозначное соответствие между некоторыми существительными и глаголами: болота осушить, целину распахать, степи облесить, пустыню оросить, реки запрудить, льды растопить и т.д. Пространства бывших степей тоже попали под эту примитивную раздачу – они стали рассматриваться как ущербные из-за недостатка лесов. Поскольку облесение считалось лучшим средством для увеличения урожая, то наступил звёздный час для грандиозной программы В.В.Докучаева. Она стала называться Великим Сталинским планом преобразования природы.
В самой середине ХХ столетия ландшафт бывших степей за считанные годы преобразился неузнаваемо. Не только лесополосы, но и обширные пруды с водоплавающей птицей значились в программе. Однако своей главной цели – повышения урожайности это «преобразование природы» не выполнило. Огромные поля, нарезанные для удобства гигантских тракторов и комбайнов (побочных продуктов от производства танков), не защищались от суховеев слишком редко расположенными лесополосами. Д.Л.Арманд доказал, что лесополосы должны быть гуще, не прямолинейными, а согласованными с рельефом и гидросетью, дополнять и развивать естественную сеть овражно-балочных байрачных лесов, поля должны быть гораздо меньше [2], но работа учёного запоздала и никому не понадобилась.
От лесополос, тем не менее, была огромная польза. Пейзаж стал разнообразнее, появились места для прогулок и отдыха людей, в том числе и работающих в поле, для сбора грибов и ягод. Благодатным стал микроклимат самих полос. Обогатился и отчасти восстановился прежний животный мир. Придорожные лесополосы защищают транспорт от снежных заносов и радуют взор проезжающих.
То был редкий случай, когда от тоталитарного режима земля наша выиграла. Диктатор прислушался к мнению учёных и организовал доброе дело. Сегодня в реабилитации нуждается не И.В.Сталин, а те попытки настоящих агромелиораций, которые были связаны с его именем.
После того, как великий план был осуществлён (с абсурдными извращениями) и благополучно забыт, началось наступление южного агроландшафта на лесистый север. Теперь уже лесная зона объявлялась ущербной и получила негативную кличку «Нечерноземье». «Превратим Нечерноземье во вторую Кубань!», призывал лозунг на виадуках в Подмосковье и в Ярославской области. Этим регионам были навязаны зерновые, жизнеспособные только благодаря дотациям; погублено льноводство, а основные, отнюдь не подсобные занятия северных крестьян, т.е. разнообразное ремесло, были уничтожены ещё раньше, при коллективизации. Даже художников из Палеха, Х?луя и Мстёры заставляли заниматься земледелием и скотоводством. Замена веками складывавшегося «хозяйства села» советским «сельским хозяйством» в его южнорусском понимании, искусственное, не пригодное для российской реальности вульгарно-марксистское разделение трудящихся на рабочих и крестьян погубили сельскую жизнь везде, кроме южных регионов и некоторых, преимущественно мусульманских, республик [6]. Мелиорациями в послесталинском СССР фактически называлось не всякое улучшение земель, а только рытьё осушительных канав там, где их легче рыть, т.е. даже на сухом месте, так что в сущности это была сплошная детериорация.
Проводниками наступления степного агроландшафта на север были советские вожди южнорусского происхождения. После краха СССР к власти в России вернулись северяне. Сегодня судьба нашей страны решается на правительственных дачах и в охотничьих дворцах среди хвойных лесов, озёр и водохранилищ. Другим равнинным ландшафтам, например, степям, поймам, дельтам, плавням, ничего хорошего ждать от этой ландшафтно ограниченной правящей команды не приходится.
Вышеупомянутые полезащитные лесополосы улучшили испорченный агроландшафт, возникший на месте уничтоженной степной растительности, но вывод о том, что культурное лесополье, в меру облесённое и обводнённое, человечеству нужнее целинных степей, отсюда никак не следует. Земледелие, особенно выращивание пшеницы, – с биоэкологической точки зрения не лучший путь использования людьми тучных чернозёмов. Об этом при мне как-то сказала наш выдающийся почвовед М.А.Глазовская на заседании в Институте географии. Вместо того, чтобы непосредственно использовать в пищу здоровое мясо диких и полудиких копытных, выходцы из других природных зон, носители нестепной культуры стали выращивать хлеб для людей и корма для скота, живущего во всё более тюремных условиях стойлового содержания, т.е. заведомо больных, соматически и психически, а потому и не вполне съедобных, с излишними затратами труда, с бессмысленными потерями энергии, ценных веществ и качества на каждом этапе «сельскохозяйственного производства». Это было грандиозное извращение естественных цепей питания.
В наши дни всесторонняя реабилитация степей – это и попытки их сохранения и восстановления хотя бы в природных заповедниках, и экологическое и геоботаническое просвещение в экологическом туризме и на экскурсиях, и напоминание о роли степных народов и культур в истории России, и борьба с браконьерами, и пресечение беспорядочной езды автотранспорта вне дорог по сухим степям, и многое другое в том же духе…
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ: