ВОССТАНОВЛЕНИЕ СТЕПЕЙ: ОТ АГРАРНОГО КОНСЕРВАТИЗМА И ПРИРОДООХРАННОГО РАДИКАЛИЗМА К ПОЛНОЦЕННЫМ ЭКОСИСТЕМАМ
THE STEPPE RECONSTRUCTION: FROM AGRICULTURAL CONSERVATISMS AND CONSERVATIONAL RADICALISM TO ECOSYSTEMS OF FULL VALUE
С.В.Левыкин, Г.В.Казачков
S.V.Levykin, G.V.Kazachkov
Федеральное государственное бюджетное учреждение науки
Институт степи Уральского отделения Российской академии наук
(460000, г. Оренбург, ул. Пионерская, 11)
Institute of Steppe of the Ural Branch of the Russian Academy of Sciences
(11, Pionerskaya st, 460000 Orenburg)
e-mail: orensteppe@mail.ru)
В статье рассматриваются истоки экстенсивного степного землепользования и природоохранного радикализма в России. Обосновывается необходимость преодоления того и другого для восстановления полноценных степных экосистем. Предлагаются перспективы развития качественно нового природоохранного движения в процессе восстановления полноценных степей с насколько возможно полным комплексом диких степных копытных.
The Origins Russian of extensive steppe land use and conservational radicalism are examined. The Necessity to overcome both to achieve the reconstruction of steppe ecosystems of full value is substantiated The Prospects of the rise of the qualitatively new conservation in the process of reconstruction of steppes of full value with maximum possible complex of wild steppe ungulates are shown.
На фоне государственных инициатив по охране знаковых для России животных и развитию туризма, сохраняется нравственная и экологическая проблема современной России – последствия особо жестокого отношения к степям: затянувшийся кризис не отдельных видов, а степной природной зоны, вновь оказавшейся под угрозой безвозвратного исчезновения.
Проблема степи России не нова. Истоки экстенсивности степного землепользования уходят к самым ранним периодам нашей истории. Факты свидетельствуют в пользу того, что разрушение степей было предопределено всем ходом развития цивилизации. В охотничий период исчезла мамонтовая мегафауна, в историческое время были истреблены туры, евразийские степные бизоны, дикие лошади. Ядро евразийской степной зоны на лёссовой литогенной основе начало активно распахиваться с XVIII века, зерновое освоение степей достигло своего апогея в советскую целинную кампанию и закончилось ландшафтной катастрофой. Была практически полностью уничтожена зональная степная растительность и остатки животного мира, почвозатратное земледелие повлекло за собой деградацию почвенного покрова. В 1990-е годы по ряду общеизвестных причин появился шанс на стихийную самореабилитацию степей. Сегодня эти процессы воспринимаются далеко неоднозначно, в т.ч. как один из ведущих признаков запустения, будущее степей пока проблематично. Способны ли нынешние остатки степей в виде разрозненных почвенно-ботанических резерватов, к тому же в основном за пределами ландшафтного ядра степной зоны, удовлетворить потребность зрелого российского общества?
В степи не меньше наших истоков, чем в лесу. Древняя Русь формировалась на южной границе лесов. Русская знать охотилась в пограничном «диком поле» на многочисленных степных копытных. В противоборстве с кочевыми народами степей крепло древнерусское национальное самосознание, развивалось военное дело. Со временем половцы превратились даже в союзников русских князей. Впоследствии Киевская Русь и народы западных степей подверглись нападению могущественного кочевого этноса степей Центральной Азии, природа и культура которых в значительной степени отличалась от южнорусских степей. Эти события не могли не способствовать восприятию степи как враждебного ландшафта.
Вопрос о роли степи и Золотой Орды в генезисе России неоднозначен, но очевидно, что имел место глубокий взаимный культурный обмен. Завоевателям из восточных степей нужны были новые пастбища на западе. По истреблении или вытеснении других народов, эти земли были надолго включены в систему кочевого животноводства. При этом русский этнос не только не исчез, но и численно значительно увеличился, но в основном гораздо севернее Киевской Руси, в лесной зоне, где в ту эпоху могли существовать два принципиально разных типа земледелия: блуждающее подсечно-огневое беспахотное с высевом семян в золу срубленных и сожжённых вековых деревьев, и стационарное пахотное, требующее инвентарь, тягловую силу и удобрения. Казалось бы, сокращение территории должно было подтолкнуть к более интенсивному способу хозяйствования, но произошло по-другому. Вероятно, княжеских лесов и земли хватало надолго и на всех при том, что практически никому и никогда не давалось права частной собственности на землю. Дополнительная концентрация населения усилила сведение первобытных лесов, их выжигание продолжалось не одно столетие. К исходу Золотой Орды, несмотря на исчерпание вековых лесов – разового источника зольного плодородия, пашенное земледелие в лесной зоне, требующее удобрений, не развивалось. Точно не известно, насколько было распространено животноводство, главный поставщик органики, на Руси времён Золотой Орды. Ни русские князья, ни завоеватели ничем не сдерживали экстенсивное блуждание разовых полей по огромной лесной территории. Продолжающееся столетиями блуждающее земледелие, как наиболее приемлемый способ землепользования, укоренялось из поколения в поколение. При этом частная собственность на землю производителю не требовалась. Зачем добиваться владения полем, которое будет надолго оставлено после нескольких лет использования?
Так сложилось, что когда с исчезновением вековых лесов дальнейшие возможности ведения подсечно-огневого земледелия приблизились к исчерпанию, наступил кризис Золотой Орды, вновь появилась возможность распространения земледелия в степь, а там оно могло быть только пахотным. Однако, в степи вышла уже сложившаяся культура блуждающих полей, которая оказалась по сути бессмертной. Поэтому колонизация степей практически всегда принимала характер пшеничных горячек и целинных кампаний, распашка новых земель сопровождалась забрасыванием ранее освоенных. По сути, велась добыча естественного почвенного плодородия степей, которое действительно давало существенные результаты в первые годы освоения. Государство в этих процессах играло противоречивую роль не столько сдерживающего фактора против алчности (торговля зерном велась не только на внутреннем рынке), сколько инициировало и стимулировало распашку новых земель. Такое положение вещей сохранилось и в советское время несмотря на все перемены в государственной идеологии, одновременно с пропагандой идей охраны почв и дикой природы в целом.
Колонизация российских степей сопровождалась вытеснением и прямым истреблением диких копытных. Целинники Таврии и Российская академия наук несут прямую ответственность за вымирание южнорусского тарпана на рубеже XIX и XX веков. Джунгарский тарпан (лошадь Пржевальского), аркал (степной кулан) и сайгак были вытеснены в так называемую полупустыню или горы, и в настоящее время даже не воспринимаются как исконно степные виды. В то же время нельзя не отметить, что всё-таки именно советские учёные-энтузиасты с 1960-х годов разрабатывали проекты возвращения лошади Пржевальского в степи Монголии, оказывая тем самым научную поддержку одной из наиболее дружественных стран. Эти проекты были реализованы на практике, и не только в Монголии, но уже в 1990-е годы после распада СССР с активным участием Голландии и других стран ЕС. Попытки экологической реставрации вымерших европейских тарпана и тура ведутся в Европе и США. Кризис ландшафтно-биологического разнообразия степей России по-прежнему не решался под разными предлогами: отсутствие финансов, борьба с запустением, и.т.д.
Полная замена наиболее продуктивных злаковых пастбищ на зерновые поля в полном соответствии советской аграрной политике продолжает оставаться участью современной России. Охрана природы по-прежнему прочно ассоциируется с посадками деревьев, и в облесении распаханных полей видится решение экологических проблем степной зоны нашей страны. Отсюда в степных регионах возникают такие приоритетные проекты как «Миллион деревьев», «Зелёный щит», и т.д. Даже порубка всего одного дерева может вызвать бурный протест, нам искренне жаль хрупкой пустыни, мы опасаемся повредить тонкий слой арктической тундры, энергично защищая в принципе инертный мох, но в то же время масштабная распашка целинных и вторичных степей воспринималась и воспринимается как вполне нормальное, даже закономерное, явление. Ничем не сдерживаемая жажда новых земель и новой пашни привела к тому, что наиболее типичных и продуктивных степей во всей России осталось всего несколько тысяч гектаров.
В начале XXI века во время очередной «пшеничной горячки» массовой распашке подверглись вторичные сухие степи, развившиеся на залежах 1990-х годов - места обитания краснокнижных видов животных и растений. Богарное земледелие продолжает традиционно сидеть на «земельной игле» - рост валовых показателей достигается увеличением посевных площадей. До сих пор развитие земледелия в регионе измеряется количеством посеянных гектар, дотации выделяются не на собранную тонну, а на засеянный гектар. Это противоречит провозглашённому курсу страны на модернизацию и инновационное развитие. Возможность и содействие распашке залежей безо всяких природоохранных ограничений препятствует внедрению передовых технологий в земледелие. Какой смысл вкладывать в технологии когда есть возможность получить государственную поддержку на выжимание последних соков из «пустующих» степных земель, пускай даже пониженного плодородия? Вероятно, контроль за расходованием средств государственной поддержки АПК проще производить по явно видимым площадям, а не по рентабельности, которая, в принципе, может являться коммерческой тайной.
До сих пор преобладает извращённое понятие о рациональном использовании земель. По-прежнему рациональным считается распашка буквально каждого квадратного метра земли, который возможно распахать; напротив, нерациональным – наличие незасеянных «пустующих» земель. Политики в погоне за политическим капиталом обращают внимание не столько на низкую урожайность зерновых и рентабельность земледелия, сколько на наличие недопаханных «пустующих» земель. По-прежнему индикаторами состояния сельского хозяйства являются площадные показатели и валовые сборы, огромная пашня основных степных регионов до сих пор составляет предмет гордости руководителей. Полем природоохранной деятельности остались лишь аграрные неудобья: каменистые склоны, солонцы, пески, овраги, леса, озёра, поймы рек. Поэтому многие десятилетия отсутствовала сама возможность сохранения наиболее типичных степей. После хрущёвской Целины наиболее типичную степь сохранять было уже невозможно, её уже совсем не осталось. Такая задача в позднесоветское время была невыполнима, а сама идея сохранения степей зашла в тупик. Это потребовало бы изъятие пашни у зерновых совхозов, что было возможно теоретически, но неосуществимо на практике. Единственным возможным в то время решением было создание степных заповедников на относительно крупных массивах непахотопригодных земель, в основном солонцовато-каменистых с различной степенью пастбищной деградации, что и было с трудом сделано.
Шанс на частичное восстановление степей юго-востока появился в 1990-е годы, когда государство не смогло поддержать позднесоветскую структуру сельхозугодий. На залежных массивах уже буквально через 10 лет появились признаки активного самовосстановления степных экосистем. Российские степеведы неоднократно предлагали воспользоваться этим для качественно новой охраны степей с построением устойчивого сельского хозяйства. Тогда подобные предложения, казалось, были услышаны, но при отсутствии необходимого социального заказа не нашлись финансовые ресурсы, поэтому восстановительные процессы на залежах протекали стихийно. Проблема оптимизации степного землепользования осталась незамеченной на фоне экономического кризиса.
Оживление российской экономики в 2000-е годы, вопреки надеждам и прогнозам, способствовало не столько трансформации позднесоветской структуры сельхозугодий, принципиальному росту урожайности, сколько массовой распашке залежей. На восток Оренбуржья пришли новые целинники, на этот раз – частные инвесторы. Полный ущерб, нанесённый восстанавливавшимся степным экосистемам и их краснокнижным видам, к сожалению, установить невозможно. Удалось установить факт потери особо ценных участков целинных и вторичных степей, в т.ч. выделенных как памятники природы. Массивы вторичных степей были распаханы после 2007 годы в условиях колебаний мировых цен на зерно.
Сегодня ещё сохраняется шанс на завершение восстановления вторичных сухих степей на маловостребованном земельном фонде. Однако, пока нет никакой адекватной официальной оценки природоохранного значения этих земель, напротив, всячески стимулируется их повторная распашка. Дальнейшая их судьба вероятно трагична, так как законодательство фактически ужесточает требование постоянно распахивать официальную пашню. При этом хотя критерии пахотопригодности и признаки неиспользования земельных участков устанавливаются региональной исполнительной властью, требуется согласование по вертикали власти. Таким образом будущее российских степей находится в руках не столько землепользователей и землевладельцев, сколько государства. Формально, действующее законодательство не запрещает использование пахотных угодий в зоне рискованного земледелия как сенокосно-пастбищных, но на практике это пока не действует.
При наличии политической воли может быть осуществлён переход от трансформистского подхода к использованию степей и соответствующей ему целинизированной аграрной и земельной политике с абсолютным приоритетом пашни к адаптивному подходу и соответствующей ему децелинизации землепользования – уравниванию в правах всех типов угодий и выбору приоритета в зависимости от природных условий. Мы надеемся, что накал целинизированной политики будет постепенно угасать по мере ухода с политической сцены консервативно настроенных аграрных радикалов.
Применительно к степи, пересмотру подлежит не только целинизированная аграрная политика, но и природоохранный радикализм. К остаткам степей, которые являются лишь фрагментами экосистем, не в полной мере применимы традиционные подходы к охране дикой природы и совершенно неприменим «зелёный радикализм», действующий по принципам вечной консервации любых остатков независимо от их качества и завершённости образуемой ими системы.
Такой подход сложился как реакция на индустриализацию, стремительно опережавшую природоохранную деятельность. Дальнейшее развитие природоохранного движения на основе этих принципов неизбежно ведёт к его вырождению в «зелёный» популизм: яростную охрану фрагментов с отрицанием идей реставрации экосистем. Радикализм исключает любую возможность работы над фрагментами – даже необходимой для восстановления функциональности экосистем.
В степной зоне «зелёный» радикализм особенно развит среди учёных старшего поколения, что подпитывается крайне малой площадью не только степных заповедников, но и всего того что осталось. «Зелёный» радикализм требует от степи вековой целинности, которой в настоящее время быть не может, следование этому требованию вновь уведёт природоохранные усилия от попыток восстановить ландшафты степного ядра. Радикальный подход замораживает последствия разрушения степей и упорно не воспринимает известную первопричину трагедии – культ пашни, бессмертный реликт отечественного сельского хозяйства. На площади существующих степных микрозаповедников восстановить полночленную степь невозможно, решить эту проблему возможно на площадях как минимум на порядок больше при более гибком природоохранном законодательстве. Возникает вопрос, кому нужны полноценные степи? Как необходимые усилия соотносятся с ожидаемым результатом: будут ли полноценные степи рентабельны, нужны или полезны?
Ответ на эти вопросы во многом зависит от выбора, который сделает молодое поколение россиян, от будущего социального заказа на восстановленные степи. Что будет востребовано: «зелёное» трепетное сбережение фрагментов, или восстановление полноценных вторичных степей? На сегодня достоверно известно, что часть активной молодёжи не воспринимает неприкосновенность и консервацию остатков былой природы, уцелевших после индустриальной революции и целинных кампаний.
Для нас несколько неожиданным оказался факт ностальгии по мамонтовой фауне позднего плейстоцена, по сути степной, в молодёжной среде. Молодёжь разделяет ответственность за исчезновение степной мегафауны. На нескольких интернет-форумах активно обсуждается проблема восстановления и этой грандиозной фауны первобытной России, и среды её обитания - степных пастбищ.
Созидательная, не лишённая научного и экономического смысла идея восстановления степей с их стадами копытных – современников мамонтов – может послужить толчком для качественно нового природоохранного движения, способствующего патриотическому воспитанию, развитию волонтёрства. Молодёжь осознаёт всю несостоятельность стремления охранять прежде всего от самих же людей уцелевшие неполноценные фрагменты степей. Современная молодёжь хочет видеть полноценные степные территории со стадами степных копытных, причём, по возможности со всем комплексом мамонтовой фауны. Расцвету ностальгии способствует и развитие в мире сети т.н. «плейстоценовых парков», подобный проект успешно реализуется энтузиастами в колымском регионе. Плейстоценовый бум нарастает во всём мире, особенно в Европе, Китае, Корее, Японии. По сути, плейстоценовый бум в какой-то мере можно рассматривать и как степной бум, так как поздний плейстоцен и его культовые животные – это величайшая степная эпоха во всей естественной истории.
Наш проект «Оренбургская Тарпания» ближе всего именно плейстоценовому парку, так как ставит задачу восстановления комплекса степной фауны, зрелищной, привлекательной для развития туризма и, главное, нужной будущему поколению. Для этого нами подобраны конкретные территории: прежде всего, бывшие территории МО РФ. Для «Орловской степи» уже составлена проектно-сметная документация реинтродукции лошади Пржевальского, которая намечена на 2012 год. Это первый вид диких степных копытных, который вернётся в Оренбуржье. Есть основания надеяться, что за ним последуют аркал (кулан), марал, як. Далее, по мере приближения фаунистического комплекса к исходному его необходимо дополнить экологическими аналогами исчезнувших видов: тарпаноид (европейский тарпан), туроид (тур), бизон (степной зубр). Вершиной восстановления степей может стать введение крупных хищников (львы) и, при наличии технических возможностей, вселение восстановленного мамонта.
К сожалению, пока усилия по созданию экологических аналогов исчезнувших степных видов прикладываются лишь за рубежом, способствуя развитию там биологических наук и туризма. Ряд проектов уже близок к завершению, но имеются и проблемы, которые невозможно решить без участия России. Невольно возникает вопрос: почему тур волнует не нас, а немцев, тарпан – поляков, мамонт – японцев и корейцев, лошадь Пржевальского – украинцев, монголов и голландцев?
Процесс воссоздания утраченных видов пока не закончен, современная Россия обладает всеми возможностями, чтобы достойно его завершить. Развитие нанотехнологий, наличие сохранившихся степных участков и возможности их расширения, потенциал молодого поколения, – это предпосылки успеха России.
Территориальная база восстановления степной фауны может быть организована как система новационных охраняемых природных территорий по примеру бизоноводческих ранчо Северной Америки и охотничьих ранчо Африки.
Для преодоления аграрного консерватизма и «зелёного» радикализма необходимо дальнейшее развитие и совершенствование земельного и природоохранного законодательства. Исключительное природное разнообразие страны требует отойти от излишней универсализации норм и требований к аграрному землепользованию и территориальной охране природы. Современное состояние степей настолько своеобразно и специфично, что требует дополнительных законотворческих усилий, которые бы способствовали интенсификации земледелия на лучших землях при восстановлении пастбищ для домашних и диких копытных.
Мы попытались добраться до истоков и причин нашего стремления пахать как можно больше, и особенно степь. Генезис нашего развития, особенность развития сельского хозяйства, такова, что, в отличие от перенаселённой и к концу Средних Веков сплошь распаханной Западной Европы, для которой не было другого пути кроме увеличения выхода с единицы площади, на Русской Равнине веками сохранялась возможность экстенсивного блуждающего подсечно-огневого земледелия, которым занимался русский этнос, и не менее экстенсивного пастбищного скотоводства в южнорусских степях, которым занимались степные народы. Экстенсивность сельского хозяйства стала частью нашей культуры, чему были объективные исторические предпосылки. Европейцы, лишившись дикой природы, приложили массу усилий к её восстановлению. Степень трансформации степей России ещё выше, чем природы Европы конца XIX века, они требуют не меньших усилий по восстановлению, которые не будут приложены без пересмотра догматических подходов.